Z – значит Захария - О`Брайен Роберт К.

Дочитав «Элегию», я опустила книгу и принялась размышлять о моём госте и Эдварде.

Наверно, мне придётся свыкнуться с мыслью, что мистер Лумис убил Эдварда. Это ужасно, если принять во внимание мои мечты и надежды, а также то, что мистер Лумис, по всей вероятности, единственный человек, с которым мне в будущем придётся иметь дело.

Но мне же неизвестны все обстоятельства.

Если исходить из того, чтó он сказал в бреду, и принять во внимание отверстия в костюме, остаётся заключить, что он убийца. Но опять же основываясь только на его словах, трудно прийти к выводу, кто прав, а кто виноват. Это ведь можно рассматривать и как самозащиту. Если бы Эдвард забрал костюм и ушёл, и никогда не вернулся бы обратно, то он обрёк бы мистера Лумиса на заточение в лаборатории, возможно, вечное... да нет, не «возможно», наверняка вечное. А в этом случае у него в конце концов кончились бы припасы, или вода, или воздух, и он бы погиб. Так что Эдварда, пытавшегося украсть костюм, тоже можно рассматривать как потенциального убийцу.

К тому же, мистера Лумиса, возможно, заботило не только выживание. В бреду он говорил, что костюм чрезвычайно важен, что его надо беречь. Он назвал его «самой ценной вещью, когда-либо сделанной человеком». Может, он думал не только о себе, но о выживании всего рода человеческого. На тот момент он наверняка надеялся, что где-то есть группы людей, засевшие в убежищах, таких, как подземная база ВВС и прочие, и что с помощью этого единственного в своём роде костюма можно будет вступить с ними в контакт. Да, эта вещь действительно была слишком важна, чтобы трепать её без веской причины. Если мистер Лумис и вправду так считал, а Эдвард исходил только из собственных эгоистичных побуждений, то Эдвард был неправ.

Значит, до известной степени всё зависит от того, какой личностью был Эдвард. Если он был честным и разумным человеком и действительно собирался вернуть костюм, и вернул бы его — тогда мистер Лумис должен был бы пойти ему навстречу. Разве что, как он выразился, действительно «что-то могло пойти не так». Но если Эдвард думал только о себе и пытался украдкой выбраться из убежища, то я не могу слишком строго судить мистера Лумиса.

Хотя с другой стороны — а что, если это мистер Лумис старался присвоить костюм? Только для себя одного? А когда придёт время, надеть его и пуститься на поиски выживших? Собственно, он так в конечном итоге и поступил.

Так что опять же до известной степени всё зависит от того, какой личностью был... то есть, что за человек мистер Лумис. И надо признаться, я по-настоящему этого не знаю. Пока не знаю.

Итак, я не знаю, как поступить. Если он выживет и придёт в сознание — надо ли мне расспросить его о случившемся? Он, конечно же, не признается, потому что в своём рассказе о работе в лаборатории, о костюме, о походе в Чикаго он ни словом не обмолвился об Эдварде. И всё же, нас только двое, и для меня будет чрезвычайно трудно, зная его тайну, делать вид, что мне ничего не известно.

Надо что-то решать.

6 июня

Этим утром я опять ходила в церковь. Надежды почти нет. Больной лежит совершенно неподвижно, уже больше тридцати двух часов не подавая никаких признаков жизни, кроме едва заметного дыхания. Я снова чувствую себя одинокой. Мне теперь трудно думать о нём как о живом человеке, даже не верится, что когда-то он мог говорить и мыслить. И всё же я не сдаюсь; у меня чувство, что если я сделаю это, он тоже сдастся. Вот почему я отправилась в церковь.

Весь день стояла облачная погода, воздух пах свежестью и влагой. Ночью покапало, и скоро опять пойдёт дождь. На подходах к церкви Фаро побежал и принялся принюхиваться к траве в том месте, где я положила воронёнка, но птички там, само собой, не было. Наверняка родители сумели вернуть птенца в гнездо.

На этот раз я не забыла прихватить с собой Библию и прочитать молитву.

На обратном пути я нарвала небольшой букет из цветов шиповника, росшего у дороги, а придя домой, поставила его в вазу и отнесла в комнату мистера Лумиса. Яблоневый цвет уже завял, лепестки опали. Больной, конечно, ничего не видит. Так что цветы — опять-таки для меня.

Потом я посидела у его кровати, посчитала частоту дыхания, хоть это и было нелегко. Я сделала это три раза, и выяснилось, что с пятидесяти частота упала до тридцати. Дыхание также стало чуть более глубоким.

Не знаю, хороший это знак или нет. Скорее всего, хороший.

И ещё я с полчаса поиграла на пианино, надеясь пробиться к моему пациенту, где бы ни обретался его дух.

Глава 13

7 июня

Ему определённо лучше!

Он пока ещё не очнулся, но частота дыхания выровнялась до почти нормальных восемнадцати в минуту, и цвет кожи сменился с синюшного на белый. И общий вид улучшился. Температуру я ещё не мерила, но, потрогав лоб больного, а потом свой собственный, могу сказать: жар есть, но не такой сильный, как раньше.

Воспользовавшись улучшением его состояния (которое, вполне возможно, только временное), я сменила ему постельное бельё и пижаму. Чтобы убрать грязные простыни и заправить свежие, мне пришлось перекатывать пациента с одного края кровати на другой (этому нас научили на курсе гигиены и здоровья в школе), и я проделала всю процедуру очень осторожно; похоже, ему это не повредило и никак не отразилось на характере дыхания.

Но в общем-то, это был тяжёлый и грязный труд. Придётся затевать большую стирку. Нет, я не рождена для работы няни или медсестры. Одно время я раздумывала об этой профессии; со стороны она выглядит очень благородно — помощь людям и всё такое, к тому же если у тебя соответствующее образование, тебе за это ещё и платят. Но потом я решила всё же стать учительницей; эта профессия тоже помогает людям, только иначе.

Даже после всего случившегося я никак не могу привыкнуть к мысли, что не стану никем, не буду ходить на работу, что вообще никуда не смогу ходить или делать, буду привязана к этому хозяйству и этой долине. Я выбрала профессию учителя английского языка, потому что больше всего на свете люблю читать книги — не только поэзию, вообще любую хорошую литературу. Одновременно с преподаванием я планировала учиться — пойти в университет на английскую филологию и, возможно, самой начать писать. Это довольно легко и не очень обременительно для кармана, если работаешь учителем.

От всех этих планов не осталось и камня на камне: ведь больше нет школ и учить некого. Всё это так, однако я не могу не думать об этом. А ещё у меня была такая задумка: живя дома, сэкономить деньги и потратить всё жалование первого года на книги. У меня их так мало, что я, наверно, перечитала все уже раз по двадцать, а то и больше.

Эти размышления навели меня вот на какую мысль. В публичной библиотеке Огдентауна множество книг, которые я бы с удовольствием забрала бы себе. А ещё в городе есть сувенирный магазин с небольшим книжным отделом. И если уж на то пошло, то во многих больших домах наверняка имеются полки с книгами, которые всё равно теперь никто больше не будет читать. А что если мне позаимствовать кое-что из этих богатств?

Конечно же, я думаю о защитном костюме. Ведь мистер Лумис совершил в нём такое далёкое путешествие, что ему наверняка ничего не стоит съездить в Огдентаун и привезти оттуда немного книг.

Но, может, их опасно привозить сюда, в долину? Тогда, возможно, книги стоит поместить где-нибудь подальше от фермы, на склоне холма, например, накрыть чем-нибудь, что защитило бы их от дождя, и подождать, пока радиоактивность не рассеется? А мы бы проверяли их, как тогда с речкой, счётчиком Гейгера, скажем, раз в неделю. Я не очень хорошо в этом разбираюсь, но мистер Лумис мог бы помочь. Хотя ему, наверно, это всё будет неинтересно. Кажется, он не очень-то любит читать.

Мысли об этом привели меня в приподнятое настроение. Я думала: если возможно сделать книги безопасными для пользования и если мистер Лумис не захочет поехать, я съезжу сама. То есть, съезжу, если он даст мне костюм.